Но для Зои существовал один-единственный театр, и онастрашно горевала из-за того, что приходится расстаться с ним. Однако это былоеще не все: спустя две недели после дня рождения наследника Зоя получила письмоот Маши, отправленное, как всегда, доктором Боткиным. Письмо это содержалоужасные вести.

14 августа всю семью Романовых вывезли из Александровскогодворца в Царском и отправили в далекий сибирский город Тобольск. Маша написалаей за день до отъезда, и Зоя не знала о них ничего — ни где они теперь, ни какперенесли трудную дорогу, ничего, кроме того, что в Царском их больше нет Этобыло невыносимо. Она-то предполагала, что их со дня на день увезут в Ливадию, вблагословенный Крым, где они будут в безопасности. Все обернулось иначе, и онас замирающим от зловещих предчувствий сердцем читала и перечитывала письмоподруги. Напрасно Клейтон, которому она показала письмо, старался ее ободрить.

— Я уверен, Зоя, что она скоро даст о себезнать, — говорил он, — и все ваши страхи покажутся смешными иглупыми. Не стоит воображать себе всякие ужасы. Успокойтесь.

Он произносил эти слова, а сам прекрасно понимал, что всеони — впустую: как могла Зоя успокоиться, если всего несколько месяцев назадлишилась всего, что у нее было, если воочию увидала все ужасы революции, еслиее близким и родным действительно грозила опасность. Ему и самому было страшнодумать об этом, но ни он, ни кто другой ничего не в силах были предпринять.Соединенные Штаты сразу же признали Временное правительство, и никто не решилсяпредоставить убежище низложенному императору. Ему не было спасения отреволюционеров. Оставалось только молиться и уповать на то, что когда-нибудьего с семьей все-таки освободят. Вот и все, чем мог Клейтон утешить Зою. А хужевсего было то, что он и сам должен был уезжать.

— Это не очень далеко. При первой же возможности япримчусь в Париж, обещаю вам!

Но Зоя глядела на него с ужасом. Маша… Дягилев…

А теперь еще и это. Три месяца он ухаживал за нею, и этодарило ему возвышенное и чистое наслаждение.

Евгения Петровна с облегчением видела, что оказалась права итревожиться за внучку нет оснований, капитан не позволял себе ни малейшейнескромности, которая могла бы спугнуть или насторожить Зою. Он просторадовался возможности видеть Зою и старался, чтобы возможности эти случалисьпочаще, а потому приглашал ее на прогулки, в театр, пообедать у «Максима» или вскромном бистро. Сама же она расцветала, чувствуя себя под его надежной инежной защитой, зная, что его интересует каждая мелочь, касающаяся ее жизни.Порой ей казалось, что она вновь обрела семью. И вот теперь она одновременнотеряла и Клейтона, и любимое дело и должна была устраиваться в какой-нибудьтеатр. Евгения Петровна скрепя сердце должна была признать, что они обе сильнозависели от Зоиного жалованья.

10 сентября она поступила в труппу балета, не обладавшего ниизысканным стилем, ни техникой, ни железной дисциплиной, отличавшимидягилевский театр, да и денег на новом месте ей платили гораздо меньше.

Однако на еду хватало. С фронта не поступало никакихотрадных известий, продолжались авианалеты, и в довершение всех бед пришлоочередное письмо от Маши.

В Тобольске царскую семью поселили в губернаторском дворце…мистер Гиббс, их учитель, продолжает заниматься с девочками и наследником,"…папа почти каждый день читает нам из истории и построил нам что-то вродесолярия, но лето уже кончается, скоро наступят холода… Говорят, зимы здесьсуровые и очень длинные… Мы отпраздновали день рождения Ольги — ей исполнилосьдвадцать два. Мсье Жильяр тоже с нами… Он с папой пилит дрова, и, значит, у наснет уроков… Мама выглядит очень усталой, ее сильно тревожит здоровье Беби:переезд подорвал его силы, но я рада сообщить тебе, что сейчас он чувствуетсебя гораздо лучше. Мы все вчетвером спим в одной комнате — дом губернаторанебольшой, но очень уютный, думаю, такой же, как у тебя с Евгенией Петровной вПариже… Поцелуй ее от меня, моя милая, милая Зоя, и напиши мне сразу же. Когдая сказала маме, что ты танцуешь в балете, она сначала была поражена, а потомзасмеялась и сказала: «Зоя все-таки добилась своего, хотя для этого ей ипришлось сбежать в Париж!»… Письмо было подписано ОТМА, что означало: Ольга,Татьяна, Мария, Анастасия — так подписывали они свои письма в детстве, и Зоиносердце дрогнуло при виде этого наивного шифра.

Когда Клейтон уехал, Зоя особенно остро ощутила своеодиночество. В ее жизни не осталось ничего, кроме спектаклей, после которых онашла домой, к Евгении Петровне. Только теперь она осознала, до какой степени онапривязалась к американцу и как он умел заполнить ее время прогулками, беседами,сюрпризами. Она писала ему даже чаще, чем Маше, но его ответные письма быликраткими и какими-то торопливыми. Генерал Першинг заваливал его работой.

Октябрь принес новую беду: Федор заболел испанкой. ЕвгенияПетровна и Зоя несколько недель ухаживали за ним, но все их усилия пропаливтуне: он не мог ни пить, ни есть, ослеп и тихо скончался. Они молча плакали,сидя у его кровати. Он был бесконечно предан им, верен собачьей верностью, но,как дерево, лишенное корней, зачах на чужбине. Перед смертью он ласковоулыбнулся и сказал: «Теперь вернусь в Россию».

Они похоронили его на маленьком кладбище в Нейи. Всю дорогудомой — их привез князь в своем таксомоторе — Зоя проплакала, сознавая, что онис бабушкой лишились последнего друга. Все вдруг стало как-то особенно уныло,даже погода. Они постоянно мерзли: Федора не было, а Евгения Петровна и Зоя немогли дотащить достаточно дров.

Казалось, эта черная полоса никогда не кончится.

Капитана не было уже два месяца. Но вот однажды Зоя,вернувшись из театра, открыла дверь и остолбенела. В их комнате стоял мужчинабез пиджака, с закатанными рукавами сорочки. Сердце девушки замерло — ей показалось,что это доктор.

— Что случилось?

Незнакомец смотрел на нее с таким же изумлением, но в егошироко раскрытых глазах она увидела вдобавок и восхищение, восхищение Зоинойкрасотой.

— Прошу прощения, мадемуазель… Я… Видите ли, вашабабушка…

— Что с ней? Где она?

— Наверно, у себя в комнате.

— А вы кто такой?

— Да разве она вам не сказала? Я здесь живу. Утромпереехал. — И этот бледный, лысеющий высокий мужчина лет тридцати, сильноприхрамывая, удалился в комнату Федора и закрыл за собой дверь.

Зоя вне себя от гнева ворвалась к Евгении Петровне.

— Я не верю своим глазам! Что вы сделали? Зачем?

Кто этот человек?

Бабушка спокойно подняла на нее глаза:

— Это наш квартирант, я сдала ему комнату Федора.

У нас не было другого выхода. Ювелир заплатил за жемчугасущие пустяки, а скоро нам вообще нечего будет продавать. Рано или поздно нампришлось бы пойти на этот шаг, — промолвила она со столь несвойственным ейкротким смирением.