— Холодно… — сказала она просто так, но Антуан,сорвавшись с места, подбросил в огонь толстое полено.

— Завтра я принесу дров, — сказал он. — Будеттеплее. А пока, если хотите, я вскипячу чаю? Согреетесь.

— Нет, не стоит, спасибо, — ответила Зоя, пытаясьугадать, сколько же ему лет: должно быть, сильно за тридцать. На самом же делеАнтуану недавно исполнился тридцать один год — просто жизнь его не баловала, ивыглядел он старше.

— Это вашу комнату я занял? — застенчивоосведомился он, стараясь понять, почему хозяйка так-с ним сурова.

Но Зоя со вздохом покачала головой.

— Вместе с нами из России бежал один из наших старыхслуг. Он умер в октябре.

— Как все это печально… Какие тяжкие времена…

А вы давно в Париже?

— С апреля. Мы уехали сразу же после революции.

Он снова кивнул.

— Мне случалось встречаться тут с русскими — славные,отважные люди. — Ему хотелось добавить: «Такие же, как вы», но он нерешился.

У молодой хозяйки были такие большие, яркие и такие суровыеглаза; когда же она встряхивала головой, казалось, лоб ее объят рыжим пламенем.

— Если я могу быть вам чем-то полезным, пожалуйста,скажите. Я с радостью помогу вам: умею готовить, сбегаю куда угодно попоручению вашей бабушки. Стряпать мы с вами можем по очереди. Прошу вас,располагайте мной.

Зоя молча кивнула, безропотно решив принимать все, чтовыпадет на ее долю. Может быть, он и не так уж плох, этот Антуан Валье, но он —здесь, а ей это совершенно не нужно.

Жилец собрал свои тетрадки и ушел к себе в комнату, прикрывдверь поплотнее. Зоя осталась одна. Она смотрела на огонь и думала о капитанеЭндрюсе Клейтоне.

Продолжалась зима, все хуже становилась погода, и люди наулицах казались голодными и оборванными, и все больше русских эмигрантовстекалось в Париж. Ювелиры давали теперь за предлагаемые ими драгоценностисущие гроши. В декабре Евгения Петровна продала свои серьги и была пораженамизерностью вырученной суммы. Теперь они жили целиком на Зоино жалованье, а егоедва хватало на еду и оплату квартиры. От князя Марковского помощи ждать неприходилось: у него было множество собственных бед — сломался автомобиль, икнязь совсем истаял, экономя на чем только можно. Тем не менее он по-прежнемулюбил порассуждать о добром старом времени и знал наперечет всех, кто появилсяв Париже за последнее время.

Оказавшись в столь стесненных обстоятельствах, перед лицомголода и холода, Евгения Петровна благодарила судьбу за то, что та послала ейжильца: он и сам получал нищенское жалованье, из которого платил графине закомнату, но при этом еще ухитрялся приносить то хлеба, то дров, то книг —причем русских, купленных, очевидно, у совсем разорившихся эмигрантов, готовыхза полкраюхи расстаться с чем угодно. Антуан всячески старался порадовать обеихженщин: услышав однажды, как Зоя мимоходом обмолвилась, что очень любитшоколад, он время от времени дарил ей маленькие плитки.

Время шло, Зоя, благодарная ему за эти заботы, уже не была сним так неприязненно-строга. Особенно трогало ее то, как относился жилец кЕвгении Петровне. Ее стал мучить ревматизм: колени болели так, что поднятьсяили спуститься по лестнице было для нее настоящей мукой. Зоя, вернувшисьоднажды с репетиции, увидела, как Антуан, сам волоча больную ногу, помогаетбабушке взойти по ступенькам, почти таща ее на себе. Он никогда ни на что нежаловался и только думал: чем бы помочь своим хозяйкам, что бы еще для нихсделать?

Евгения Петровна по-настоящему привязалась к нему и отличнознала, как он относится к ее внучке, не раз в беседах с нею затрагивая этутему. Однако Зоя уверяла, что ничего не замечает.

— Надо очень сильно постараться, дитя мое, чтобы незаметить, как он влюблен в тебя, — сказала бабушка однажды.

Но Зою гораздо больше беспокоили не сами эти слова, а сухой,мучительный кашель, который сопровождал их: Евгения Петровна уже нескольконедель была простужена, и Зоя очень боялась, как бы и у нее не началасьиспанка, сведшая в могилу Федора, или не развилась чахотка, свирепствовавшая вту зиму в Париже. Ее собственное здоровье тоже оставляло желать лучшего: онаслишком много и тяжело работала, слишком плохо питалась, а потому сильнопохудела и выглядела старше своих лет.

— Как себя чувствует сегодня ваша бабушка? —осторожно осведомился Антуан, когда они были на кухне одни. Это ежевечернееприготовление ужина стало для них своеобразным ритуалом: теперь они стряпали непо очереди, а вместе; а если Зоя была занята в театре, жилец готовил еду сам исам кормил Евгению Петровну. Скорее всего и продукты тоже были куплены на егожалкие учительские гроши. Как и очень многие в Париже, Антуан еле-еле сводилконцы с концами. — Она была утром очень бледна.

Зоя пыталась из двух вялых морковок приготовить ужин натроих, а жилец глядел на нее с беспокойством. Ей до смерти надоела тушенаяморковь, которую они ели чуть ли не каждый день, но делать было нечего:какие-никакие, а витамины, и потом гарнир этот делал сомнительной свежести мясоболее съедобным.

— Меня очень тревожит ее кашель, Антуан, —ответила Зоя. — Мне кажется, он усилился. Как по-вашему?

Печально кивнув, он положил в кастрюльку, где вариласьморковь, еще два ломтика мяса. Сегодня не было даже хлеба, и счастье еще, чтоникто особенно не хотел есть.

— Завтра же отведу ее к доктору.

Однако за визит надо будет платить, а у них не оставалосьуже ничего, кроме отцовского портсигара и трех серебряных коробочек, но Зоявзяла с бабушки слово, что они не будут продавать последнюю память о близких.

— Я знаю одного доктора: он недорого берет. Живетнеподалеку, на рю Годо-де-Моруа… — сказал Антуан.

Этот врач, делавший аборты всем окрестным проституткам,несколько раз консультировал Антуана по поводу его покалеченной ноги, и тот могубедиться, что человек он и отзывчивый, и знающий… С наступлением холодов ногаболела нестерпимо, и Зоя замечала, что Антуан хромает сильнее, чем прежде.Однако, несмотря на это, он выглядел счастливей, нежели в тот день, когда онаувидела его впервые: он радовался, что обрел подобие домашнего очага, что емуесть куда прийти из своего коллежа, есть о ком заботиться.

Зое и в голову не могло прийти, что она придает смысл егосуществованию, а по ночам он, чутко прислушиваясь к ровному дыханию,доносящемуся из соседней комнаты, думает о ней.

— Ну как ваши уроки? — спросила Зоя, снимаякастрюльку с плиты.

Она мало-помалу привыкла к жильцу, глядела на него безпрежней суровости и даже иногда обменивалась с ним безобидными шутками, живонапоминавшими ей пикировку с Николаем. Да, Антуан был некрасив, но очень умен иначитан и обладал отличным чувством юмора, которое было особенно кстати вовремя бомбежек и в такие унылые, холодные вечера, как сегодня. Умениеотноситься к житейским трудностям легко и весело заменяло им и вкусную еду, итепло, и прочие маленькие радости.