— Знаете, я не… слишком разбираюсь в балете. Нам простобыло приказано явиться сегодня вечером на спектакль.

— Ах, вот как?! — рассмеялась Зоя. — И вы,должно быть, измучились?

— Да. Я очень страдал и еще минуту назад чувствовалсебя самым несчастным человеком на свете. Не хотите ли бокал шампанского?

— Чуть попозже. Мне не хочется уходить отсюда, здесьтак хорошо. А вы тоже живете в этом особняке?

— Нет, — покачал он головой. — Нас разместилив доме на рю дю Бак. Это, конечно, не такой дворец, но там удобно. И это совсемрядом.

Офицер не отрывал от нее глаз, произнося эти слова. В каждомдвижении Зои сквозило изящество — не грациозность танцовщицы, а почтицарственное величие, — но улыбка была невыразимо печальна.

— Вы служите в штабе генерала Першинга?

— Да, — отвечал он, не уточняя, что был одним изего адъютантов. — Вы давно на сцене? — спросил он и тотчасспохватился, что вопрос его, адресованный совсем юной девушке, звучит странно.

Беседа продолжалась по-английски, которым Зоя владелаблагодаря Смольному институту превосходно.

— Меня приняли в труппу месяц назад, — улыбнуласьона. — К величайшему неудовольствию моей бабушки.

— Зато ваши родители, должно быть, гордятсявами, — сказал офицер и тотчас пожалел о своих словах: искорки смеха вглазах Зои погасли.

— Моих родителей убили в Петрограде… в марте, —еле слышно произнесла она. — Я живу с бабушкой.

— Простите…

Под мерцающим взглядом этих синих глаз Зоя чуть было опятьне расплакалась. Она впервые рассказала постороннему о своей трагедии: ееколлеги почти ничего не знали о ней. А этот офицер чем-то напоминал ей отца —то ли сдержанным изяществом движений, то ли коротко остриженными, темными спроседью волосами, то ли блеском глаз.

— А здесь вы с нею? — Сам не понимая почему, онпленился этой совсем еще молоденькой русской девушкой с такими большими ипечальными зелеными глазами.

— Да, мы приехали сюда… после… после того, чтослучилось… — Голос ее пресекся.

— Прогуляемся немного? — спросил он, мягко беря ееруку в свои, показавшиеся Зое удивительно надежными. — И, может быть,выпьем немного шампанского.

Они стали прогуливаться вокруг скульптуры, болтая о войне, оПариже, обо всем, что не было так мучительно вспоминать Зое.

— А вы откуда? — спросила она.

— Из Нью-Йорка. — Зое это почти ни о чем неговорило: она знала об Америке очень мало.

— А какой это город?

— Большой, суетливый, — засмеялся он, глядя на неес высоты своего роста. — Наверно, не такой красивый, как Париж. — Емухотелось спросить ее о Петрограде, но он понимал, что это будет не к месту и неко времени. — У вас каждый день спектакли?

— Да. Но перед сегодняшним мне дали неделю, чтобыотдышаться.

— А как же вы проводите свой досуг?

— Мы ходим с бабушкой гулять. Пишу письма друзьям вРоссию… читаю… сплю… играю со своей собачкой.

— Я вижу, у вас довольно приятная жизнь. А какая у вассобачка?

Он произносил эти пустые, ничего не значащие слова, потомучто ему хотелось узнать ее поближе, а почему — он и сам не сумел бы ответить.Эта девушка явно была вдвое его моложе, но чем-то трогала его душу.

— Коккер-спаниель, — улыбнулась Зоя. — Ее мнеподарил мой самый близкий друг…

— Друг? — переспросил он с интересом.

— Подруга, я хочу сказать. Троюродная сестра.

— И вы привезли собачку из России?

Зоя кивнула, и ее огненные волосы взметнулись, точно языкипламени.

— Да. И она перенесла это путешествие лучше, чем я. ВПариж я приехала с тяжелой корью. Как глупо, правда?

Но уже ничего из того, что касалось так или иначе этойдевушки, глупым ему не казалось, хотя он не знал даже, как ее зовут.

— Отчего же? Вовсе не глупо. Скажите, мадемуазель, непора ли нам представиться друг другу?

— Зоя Юсупова, — присела Зоя.

— Клейтон Эндрюс. Капитан Клейтон Эндрюс.

— И мой брат был капитаном лейб-гвардии Преображенскогополка, но вы, наверно, и не слыхали о таком. — Она взглянула на неговыжидательно, и опять дымка печали заволокла ее прекрасные глаза.

Посмотрев в них, капитан понял смысл расхожего выражения«глаза — зеркало души»: как стремительно менялось ее настроение! Сейчас ихизумрудная глубина блестела от непролитых слез, и Клейтон готов был сделатьвсе, что только можно, лишь бы они вновь заблестели радостью.

— Я, к сожалению, так мало знаю о России, мисс Юсупова…

— Тогда мы с вами квиты: я тоже почти ничего не знаю обАмерике.

Они вернулись в бальный зал, где продолжали танцевать вальсгости, и он принес ей бокал шампанского.

— Могу ли я просить вас?..

Зоя, мгновение поколебавшись, кивнула. Поставив ее бокал настолик, он подал ей руку, и они заскользили в медленном и даже несколькоцеремонном танце.

И Зое снова почудилось на миг, будто ее обнимают руки отца…Если закрыть глаза, можно представить, что она — в Петербурге… Но голоскапитана вернул ее к действительности.

— А скажите, мадемуазель Юсупова, вы всегда танцуете сзакрытыми глазами? — поддразнивая, спросил он, а она улыбнулась в ответ.Ей было хорошо в объятиях этого высокого, крепкого мужчины. И вечер был такойнеобыкновенный… И этот волшебный дворец…

— Как здесь прекрасно, правда?

— Да, — ответил он, хотя ему больше нравилосьговорить с нею наедине, в саду, а не здесь, среди многолюдства и музыки. И ктому же генерал Першинг по окончании танца подозвал своего адъютанта к себе.

Когда Клейтон вернулся в зал, Зои там уже не было.

Он принялся повсюду искать ее, снова вышел в сад — тщетно.Наконец ему сказали, что штабной автобус увез первую часть труппы домой. Икапитан тоже побрел к себе на рю дю Бак, вспоминая имя этой девушки, ееогромные зеленые глаза, раздумывая над тем, кто же она такая. Ее окружалакакая-то тайна.

— Вот что я вам скажу, Зоя Константиновна: когда я вследующий раз пошлю за вами Федора, вы уж будьте добры не отсылать его домой.

Разговор этот происходил на следующее утро за завтраком.Старая графиня была в ярости: накануне Федор, растерянно моргая, сообщил ей,что солдаты увезли куда-то всех балерин, а его, ясное дело, с собой не взяли. УЕвгении Петровны хватило выдержки не устраивать Зое скандал, когда та вернуласьдомой, а отложить выяснение отношений на утро. За ночь ее гнев нисколько неостыл — она была доведена, что называется, до белого каления.